Возлюбленный мой, как ты прекрасен
Cпектакль как повод для размышления
«Театральный критик — лицо, разъясняющее изумлённому драматургу смысл его пьесы». Уилсон Мизнер
Спектакль «Песнь песней» идет на сцене петербургского Большого Театра кукол уже не первый год. Эта сложная, насыщенная смыслами постановка пользуется неизменным успехом у публики. И в то же время этот спектакль показывает, насколько стало в наши дни размыто смысловое поле. Символы больше не читаются однозначно. Да и вообще, понятие смыслового ряда стало подвижным и каждый раз требующим новой трактовки. Теперь не достаточно, как в старых спектаклях М. Захарова, вывести на сцену обнимающуюся пару, чтобы все поняли, что речь идет о земной любви. Да и само понимание любви становится все более размытым и неоднозначным.
Спектакль «Песнь песней» мог бы служить прекрасным пособием, как для начинающего психолога, так и для начинающего мистика. В нем соединено биение множества сердец и стремление душ, тех самых, которые согласно Тертуллиану, по природе христианки. Хотя в данном контексте было бы уместнее сказать, что каждая душа по природе своей странник, ищущий Бога. И тогда множественность разночитаемых символов этого сюрреалистического произведения, созданного коллективом под руководством Р. Кудашева, можно было бы привести к общему знаменателю.
Впрочем, в одном из интервью мастер сам дает ключ к необыкновенному действу, созданному на сцене. Трактат Питера Крифта из цикла «Три толкования жизни», часть, посвященная Песне песней. В некотором смысле спектакль БТК можно назвать постановкой этого филосовско-богословского сочинения.
«Песнь песней» Театра кукол вызывает у зрителей самые разные эмоции, от глубокого непонимания до желания переосмыслить собственную жизнь. Вероятно, именно поэтому люди расходятся после спектакля в молчании. В гардеробе не услышишь возгласов восхищения или реплик о наиболее понравившихся сценах.
И все-таки, созданное произведение невероятно близко к миру Библии, тем потерянным смыслам и архитипам, которые она являет. Вот женщина разламывает плод. И это совсем не яблоко! Запретным плодом становится гранат. Мы уже и забыли, что в библейском тексте нет названия, а только упоминание «плод с древа познания добра и зла». Вплоть до средневековья именно гранат изображали в качестве этого самого плода. Здесь глубокая связь с иудаизмом. В нем символ плодородия и жизненности Израиля. И в нем же 613 косточек, по числу заповедей Торы.
Получается весьма интересная картина. Женщина преламывает гранат и передает его мужчине. Именно он насыщается соком. Далее тема красного сока граната проходит, извините за тавтологию, красной нитью через все действо. По-разному обыгрывается и осмысливается.
Красный цвет очень агрессивен. Это цвет опасности, с одной стороны. И с другой стороны, цвет мученичества. Вновь и вновь обращаясь к этому цвету, создатели спектакля словно ищут своего собственного исцеления, исцеления своего понимания любви, которое омывается кровью. Не зря невеста, странный персонаж, блуждающий между мужчиной и женщиной, обагряется гранатовым соком. И дальше образ ее реет над мужчиной и женщиной.
Здесь стоит как раз обратиться к трактату Питера Крифта, который напоминает о странном феномене одержимости любовью. О том, что древние греки и римляне считали любовь особым существом, овладевающим человеком.
Итак, женщина преламывает гранат, а мужчина пьет его сок. Вроде бы именно женщина виновата в грехопадении, но здесь мы видим наглядное объяснение, что вина лежит на обоих, что эта вина связывает их и заставляет стремиться друг ко другу. Разделенные невидимой, но непреодолимой стеной, персонажи неустанно жаждут соединения. Но единожды став одной плотью, они вновь расстаются, чтобы искать, чтобы стремиться к чему-то новому, необъяснимому, но неустанно манящему.
В гранате грех, который может быть смыт только кровью. И в гранате же заключен символ Торы и верности Израиля. Несколько очень важных библейских аспектов слились воедино. Женщина протягивает мужчине этот плод, и он его не отвергает! После этого он совершает первое в своей жизни предательство. Оно не в том, что он отказывается признать перед Богом свою вину, это будет несколько позже. Мужчина предает, пока только в своем сердце, свою женщину. Прячась среди райских кущей, он уже готов от нее отречься, свалив всю вину на нее. Он уже готов представить себя жертвой обстоятельств. И, почувствовав себя жертвой, мужчина боится выйти на встречу Богу и совершает уже второй свой проступок, отказывается признать совершенное деяние. И ведь при этом женщину никто не спрашивает. Она не скандалит, не доказывает свою правоту, не занимает позицию жертвы и не пытается выставить виновным мужчину или змея. Женщина смиренно принимает всю эту ситуацию и ее последствия. Не зря, следуя вполне библейской логике спектакля, она протягивает после граната мужчине хлеб. Удивительный символ уюта, семьи и воссоединения. Именно мужчина его разламывает, чтобы съесть. И дело не в том, что женщина что-то создает, порождает плохое или хорошее. В иудейской традиции именно женщина является хранительницей принадлежности к Израилю. Почему?
Женщина, воспитывающая детей, закладывает в них первые основы мировосприятия, которые остаются с ним на всю жизнь. Изучение Торы, образование, увлечения и т.п., все это лишь подчеркивает то, что было воспринято «с молоком матери».
Хлеб и вино – образ пасхальной трапезы в иудео-христианской традиции. И образ субботы в традиции чисто иудейской. Здесь женщина благословляет то, что преломляет мужчина. Образ семьи, в которой осуществляется единство мужчины и женщины, соединение, слияние их во всечеловека.
Между разделенными людьми снова и снова проходит Невеста, подобная невесте из Апокалипсиса. Невеста страдающая и рождающая. В этом образе в отличие от более понятных персонажей мужчины и женщины есть даже что-то от картин Сальвадора Дали, что-то на грани сознательного и бессознательного, сна и яви. Не зря весь спектакль происходит в полутьме!
Любовь персонажей подобна сообщающимся сосудам. «Чем больше мы любим, тем больше любят нас; чем больше любят нас, тем больше мы любим», — эта мысль приходит от Питера Крифта. Любовь мужчины и женщины, во всех проявления представленная в спектакле, не перестает быть деятельной. Все тот же Крифт в своем трактате постоянно подчеркивал эту деятельность, неустанный поиск.
Мы видим его в творческих находках режиссера. В момент, когда ноги актера становятся кукольными персонажами, женихом и невестой, стоящими под свадебным балдахином, хупой. В сцене, представляющей нам бегущего к своей возлюбленной человека. Он бежит под дождем, и все его существо преисполнено радости предстоящей встречи. И ждущая его женщина не сидит у окна. Она выходит ему на встречу. Ее ожидание тоже лишено успокоенности. «Кьеркегор говорил, что для христианина любовь – не чувство, как для романтиков, а «дела». Поэтому Христос и велит нам любить. Только дурак велел бы испытывать некое чувство», — пишет все тот же Крифт.
Любовь – это не чувство! Пожалуй, в этом главный ключ к пониманию спектакля. Произведения очень сложного, открывающегося для каждого по-своему. И что очень важно: как только удается открыть первую дверь смыслов, тут же открывается последующая. «Песнь песней» БТК призывает зрителя не только к созерцанию, но к сотворчеству. Созданные образы манят и возвращают к себе снова и снова. Они задают сложные вопросы и предлагают неоднозначные ответы.
Анна Гольдина
Фотографии с сайта Большого Театра Кукол
