Нomo vivens. Человек живущий.
31 января 1971 года, получив сан епископа, Альдо дель Монте избрал девизом своего служения слова: «Gloria Dei homo vivens». «Нomo vivens»… Наверное, еще и потому, что слишком часто дон Альдо встречал на своем пути смерть.
Он родился 31 мая 1915 года в маленьком итальянском городке Монту Бекария в Ломбардии. Таком невообразимо солнечном старинном и беззаботном, какими нам представляются все маленькие итальянские городки. И от этого особенно удивительным кажется воспоминание дона Альдо о его призвании: «…вопрос о смерти, который жестко встает передо мной, как тогда, когда она предстала мне на тропе детства, в образе мертвеца, покоящегося на цветах робинии, и я решил пойти в семинарию.
В самой глубине своего призвания, думал я прежде, буду искать ответ: спокойный, мирный, полностью согласующийся с жизнью.
И одновременно — умирать понемногу каждый день, так, чтобы даже и не замечать этого, превращая, посредством благодати, бремя каждодневной смерти в радость духовного обновления».
Он был рукоположен в сан священника 29 июня 1939 года, на пороге Второй мировой. Вышло так, что с самого начала его служение было связано с пастырской деятельности в итальянских вооруженных силах. И, естественно, что однажды пастырь, не желая бросить своих овец отправился вместе с ними в пекло. Сменив сутану на зеленую форму, отличавшуюся от остальных только «знаком креста на груди», дон Альдо стал капелланом итальянских войск участвовавших в 1942-1943 годах в боях на Волге: «Война — штука неудобная: нас запаковали в этом поезде, как зашитые тюки. Станция назначения? Неизвестна; да поможет нам Господь».
Тогда, в поезде молодой священник не может даже представить, в какие глубины страха, горя, духовных переживаний приведет его это неудобное путешествие. Та смерть, которую он боялся в детстве, будет рядом с ним каждую секунду. В деревне Кантимировка, в одном из госпиталей 8-ой армии, в глазах солдат и мирных жителей. Страдания и скорбь. Кажется, больше ничего не осталось:
«Но вот теперь смерть неистовствует рядом со мной в своем самом зверском обличье. Русские падают взводами, плечом к плечу, как пшеница во время жатвы; люди умирают от голода; пленные умирают от истязаний и притеснений; дети натыкаются на адские машины; наши солдаты тысячами погибают в палатках или на дорогах. И драма каждого имеет продолжение у меня внутри: что означает это торжество смерти? Материя распадается, дезорганизуется; и, значит, действительно происходит лишь разделение молекул? Получается, все — сплошная материя.
Я яростно сопротивляюсь этой гипотезе.
Господи, я верю в дух.
Верую в душу.
Верю в небеса, даже если здесь, в этом мире, все — материя, тело, земля.
Но мы тонем в материи. Она торжествует повсюду: в войне, в разговорах офицеров, в страхах солдат, в приказах вышестоящих командиров, в отрицании всякого закона, всякой меры, всякого благоразумия. Любая война, как известно, — разгул неразумия и скотства. Но эта война в России — настоящий праздник материи; все — материя, в чудовищной, пугающей степени. Ни проблеска человечности, ни лучика справедливости. Где-то еще схватка может быть достойным испытанием силы; здесь же она представляет собой непристойное высвобождение всего самого низкого, что есть в человеке.
«Господь мой, я ищу дух: ищу душу, ищу человека; человека, который стремится к Тебе, который страдает и томится. Я верю в это Твое создание, сделанное из души и тела; и поэтому хочу взять такое создание, как оно есть, и оттуда, куда завлекло его зло, привести, таким же добрым, как прежде, к Тебе. Я верю в благодать, Господь мой, и хочу использовать ее как долото, чтобы выдолбить то, что мне нужно, в этой сырой материи; хочу обрести Твое создание, чтобы вылепить его вновь по Твоему подобию».
Но, чем безысходней действительность, чем больше грязи, тем более нужны Любовь, Чистота и Свет, которые может дать только Господь. Так, дон Альдо, среди боев на Восточном фронте, заново открывает для себя красоту и необходимость милосердия и Божьей Любви в простых, насущных делах:
«Здесь на фоне пулеметной стрельбы и под настойчивый стук смерти, жизнь упрощается и распадается на свои главные ценности. Условности, формальности, риторика низвергаются; в других местах они еще могут быть чем-то, могут казаться чем-то; здесь они теряют всякий смысл.
Здесь перед лицом смерти, — только est est, non non: истина и реальность, обнажено.
Я сжимаю чашу, словно она — Христос на кресте, от своего имени и от имени своих братьев. Вижу в вознесенной гостии символ надежды. Совершаю мессу так, словно произношу клятву перед Богом и перед людьми.
Но потом я потерял веру в говорение, в проповедование, в обычные средства соприкосновения с душами.
Большую силу имеет акт милосердной любви.
Нести Христа в стакане воды, в куске хлеба или в шинели, которая защитит от холода.
Когда человек находится в таком состоянии, что ему нужен стакан воды или кусок хлеба, он в состоянии увидеть Христа. И тогда формализм и условности вредны. Блаженны жаждущие… И блаженны умеющие утолить жажду!
Если кто-то зовет меня ночью, я радуюсь возможности пойти на трудную проповедь. Я приношу ему немного Бога, с улыбкой вручая облатку от невыносимой головной боли».
Увидеть Христа. Молодой капеллан увидит, найдет Его и среди тех с кем должна воевать его паства. Он не просто узнает другой мир, людей исповедующих совершенно чуждую его душе и разуму идеологию, но и попытается понять их. А понимание приводит к состраданию и твердому убеждению, что любая война – есть зло:
«Миллионы людей и машин, посланных на убой, шли под общим стягом: «Без Бога». А на месте Бога было два эмиссара князя тьмы — Гитлер и Сталин.
В нас все крепче убеждение, более того — мучительная уверенность, что справедливость нельзя вершить несправедливостью.
Мы, итальянцы, в 5000 километрах от родины, приобщаемся к кровавой жертве, которая приносится в степи, где отвергаемый Бог творит Свое правосудие. Русские искупают свои отречения, немцы — свои, а мы — свои.
Меня пугает человек 20 века. Не тот, которого я вижу на улицах этой страшной, кровоточащей Голгофы, но тот, что верховодит, тот, что хочет диктовать закон.
Человек металлический, в белых перчатках, потерявший способность плакать, любить, думать; не имеющий больше ни лица, ни личности».
Чем дольше дон Альдо прибывает в России, тем больше он сопереживает людям живущим здесь:
«Два самых характерных типа, по-моему, немец и русский.
Один уничтожает мир все себя, других; другой уничтожает мир внутри себя, свое «я». И все же, наверно, нравственнее русский, потому что он принижает себя ради братства, в то время как немец истребляет других, чтобы возвыситься…
Русский , если он и в самом деле таков, каким показался нам во время этих первых встреч, подвигает нас к состраданию…
«Ecce homo».
Се человек наоборот — предстающий в трагическом зеркале его отречений: мученик нового, перевернутого искупления. Изменилось только направление: вместо того, чтобы созидать, роют котлованы, вместо того чтобы подниматься, падают в бездну; но пропорции остаются теми же».
Но, остановимся, философское и богословское осмысление русского характера и его трансформация в эпоху большевизма, глазами католического священника- это тема отдельного разговора.
В 43-м, оказавшись под обстрелом, дон Альдо был тяжело ранен и вернулся в Италию. Там в госпитале, стараясь осмыслить свой страшный опыт, примириться с ним он исписал около двадцати тетрадей: молитвы, воспоминания, размышления. Говорят, что его врач отдал эти мемуары издателю, даже без ведома автора.
Знаете, может быть это и не уместное сравнение, но… Есть такие маленькие пластинки «синглы». На стороне А у них, как правило записана очень популярная песня, которую знают и постоянно переслушивают все. Мы забываем, что на стороне Б тоже есть песня, и зачастую, она не уступает той, что известна всем. Давайте попытаемся расслышать и понять ее читая дневники итальянского капеллана «Крест на подсолнухах». А рефрен этой песни актуален всегда: «Никогда больше — городов смерти, никогда больше войн; пусть будут города мира».
После войны дон Альдо дель Монте преподавал философию и богословие в семинарии епархии Тортона. Принимал участие во Втором Ватиканском Соборе, в качестве эксперта. Став епископом, всегда акцентировал свое пасторское внимание на повышении активной деятельности мирян в жизни епархии. Умер в 2005 году. Судя по небольшим заметкам в прессе тех мест, спустя десять лет паства с большой любовью вспоминает о своем почившем епископе.
Екатерина Андреева
