Успение – надежда Церкви

«Если кто-то приходит к тебе и отказывается прочесть «Ave» Царице – Матери Сына Божия, но при этом  утверждает, будто послан Богом восстановить истинную религию, не верь ему» (Кристоф Шефонтен, титулярный епикоп Кесарии, XVI в.)

Лето должно быть самым  спокойным временем года, когда можно отдохнуть от работы и учебы и насладиться желанным покоем. Однако именно эти летние месяцы принесли целый ряд трагических событий – теракт в праздничной Ницце, мученическая смерть о. Жака Амеля.  Продолжается война  на Ближнем Востоке и на Донбассе, насилие в других неизлеченных «горячих точках». К этому добавились сложные темы, обсуждавшиеся в соцсетях и в медиа: домашнее насилие ( #янебоюсьсказать), а также эвтаназия. Хотим мы этого или нет, возможность внезапной смерти в местах и ситуациях, которые ранее казались абсолютно безопасными, становится частью повседневной реальности.

Ежевечерне в Литургии часов мы молимся: «Ночь спокойную и кончину достойную да подаст нам Господь всемогущий». Долгое время мне виделись лишь два образа этой «достойной и благой кончины». Первый – монашеский, когда вокруг гроба умирающего остальные братья  или сестры бодрствуют с пением псалмов и зажженными свечами. Второй – семейный, когда у смертного одра убеленного летами патриарха или матроны собираются четыре поколения потомков (кстати, не одержимых при этом вопросами раздела имущества по завещанию).    

Приходится признать, что лишь немногие в современном мире могут рассчитывать на такой вариант своих последних минут. А что если умирать придется в больничном коридоре? Или в полном одиночестве в квартире, где уже неделю лежат собственные испражнения? Как насчет достоинства в последние секунды перед падением самолета? Или при звуке взрывающейся бомбы? Или если после изнасилования избивают ногами?  Я вовсе не могу поручиться, что в случае такой или любой другой «современной» смерти  буду молиться и благословлять убийц. Скорее, я жду от себя обратного – вполне вероятно, что в смертных мучениях буду вести себя неприглядно. В конце концов, святость индивидуальной кончины – как и индивидуальная святость вообще – Божий дар, на который можно лишь уповать, а не воспринимать как гарантию.

С определенной точки зрения Успение Богородицы кажется недостижимой мечтой – благая смерть после непорочного зачатия и безгрешной жизни, взятие на Небо с душой и телом. Люди не увидели Ее тела, девять месяцев носившего Бога, обезображенным тлением. С нами-то будет по-другому.  

Однако Успение Марии дает надежду прежде всего в его церковном измерении. Мария – образ Церкви, возлюбленной, искупленной и неразрывно связанной со Христом, связанной настолько, что даже смерть не может обезобразить ее. Мы видим, как смерть ежедневно подбирается к Церкви. Гибнут христиане, сносятся храмы, разгораются скандалы, принимаются антицерковные законы. Церковь переживает и внутренние кризисы, а церковные институты не всегда адекватно реагируют на нужды страждущих. Еще немного – и, кажется, конец наступит. Неприглядный. Бесславный.

Пребывая с Марией в Церкви, я уповаю на то, что даже моя неготовность к смерти или человеческое, плотское «недостоинство» последних минут уже побеждены Христом. Его победа, давшая жизнь Невесте-Церкви, больше любого нашего страха. Хорошо быть готовым к смерти. Но даже если мы не готовы, Он к ней всегда готов. 

И еще. Мы ничего не знаем о жизни Марии от момента Пятидесятницы до Успения. Зато хорошо понимаем, что в эти годы Она не совершила каких-то заметных подвигов. Однако это была жизнь Матери Бога, Невесты Сына и Дочери Отца.  Что Она делала? Утешала, кормила, поддерживала, наставляла, молилась, просто была рядом. Те благие дела Церкви, которые не так заметны, как скандалы, но которые дают увидеть ее небесный царственный лик.

Возможно, молясь о достойной кончине, лучше думать не о безболезненности и благости последних минут жизни, а о том, чтобы пока эти моменты не наступили, успеть сделать больше добра.

Анастасия Паламарчук

Анастасия Паламарчук
Прихожанка храма св. Екатерины Александрийской в Санкт-Петербурге, органистка. Доктор исторических наук, историк- медиевист.